Елена Арсеньева
Белая голубка и каменная баба
(Ирина и Марья Годуновы)
Май 1605 года. Москва, Кремлевский дворец
Душным вечером несколько человек с факелами в руках спустились в подвалы Кремля. Они шли долго, петляя по затейливым переходам, которые пронизывали подземелья дворца русских государей. Наконец остановились перед тяжелой дубовой дверью, обитой железными скобами.
– Теперь идите, – сказал один из них.
Он был невысок, невиден, понур, но каждого его слова, каждого жеста слушались рабски. Неудивительно – то был русский царь, самодержец Борис Годунов. И хоть из-за событий последнего времени трон под ним не просто шатался, а даже ходуном ходил, но власти государь пока еще не утратил… Сопровождающие покорно повернулись и побрели обратно. Задержался один – юноша лет шестнадцати, такой же невысокий, темноволосый и темноглазый, как государь. Это был его сын Федор.
– Дозволь при тебе побыть, батюшка! – умоляюще пробормотал он.
– Нет, идите, все идите! – Борис Федорович досадливо махнул рукой, и даже в неверном свете единственного оставшегося
Елена Арсеньева
Белая голубка и каменная баба
(Ирина и Марья Годуновы)
Май 1605 года. Москва, Кремлевский дворец
Душным вечером несколько человек с факелами в руках спустились в подвалы Кремля. Они шли долго, петляя по затейливым переходам, которые пронизывали подземелья дворца русских государей. Наконец остановились перед тяжелой дубовой дверью, обитой железными скобами.
– Теперь идите, – сказал один из них.
Он был невысок, невиден, понур, но каждого его слова, каждого жеста слушались рабски. Неудивительно – то был русский царь, самодержец Борис Годунов. И хоть из-за событий последнего времени трон под ним не просто шатался, а даже ходуном ходил, но власти государь пока еще не утратил… Сопровождающие покорно повернулись и побрели обратно. Задержался один – юноша лет шестнадцати, такой же невысокий, темноволосый и темноглазый, как государь. Это был его сын Федор.
– Дозволь при тебе побыть, батюшка! – умоляюще пробормотал он.
– Нет, идите, все идите! – Борис Федорович досадливо махнул рукой, и даже в неверном свете единственного оставшегося
Конец ознакомительного отрывка
