Шведские спички

Ос­ле­пи­тель­ной бы­ла моя ули­ца. Про­шли го­ды. Я кое-че­му нау­чил­ся, мно­го пу­те­ше­ст­во­вал, уз­нал края иные, за­пом­нил блеск дру­гих не­бес, мо­рей и солн­ца, по­ро­ж­дав­ших не­срав­нен­ные от­тен­ки све­та, столь не­об­хо­ди­мо­го че­ло­ве­ку, как и рас­те­нию. Но ни­что, ни при­ро­да, ни кни­ги, не ос­та­ви­ло в мо­ей па­мя­ти ни­че­го рав­но­го это­му ощу­ще­нию по­сто­ян­ной, бес­по­щад­ной, оше­лом­ляю­щей бе­лиз­ны, ко­то­рой от­ли­ча­лось солн­це мо­ей ули­цы. Блеск этот, без со­мне­ния, су­ще­ст­во­вал лишь в мо­ем во­об­ра­же­нии, его вол­шеб­но пре­об­ра­зи­ла па­мять, и я не со­всем уве­рен, был ли он та­ким на са­мом де­ле. Но тор­же­ст­во солн­ца сов­па­да­ло с тор­же­ст­вом жиз­ни. В де­сять лет я впер­вые уз­нал, ка­ко­ва она жизнь: она зая­ви­ла о се­бе пер­вой ра­ной; кон­ча­лось рас­ти­тель­но-жи­вот­ное су­ще­ст­во­ва­ние, зве­рек об­ре­тал ра­зум; и так как я был ди­тя че­ло­ве­че­ское, а не про­сто бес­печ­ный ко­те­нок, сле­зы не сра­зу про­сы­ха­ли у ме­ня на ще­ках. Да, моя ули­ца бы­ла ос­ле­пи­тель­ной, да­же со свои­ми се­ры­ми до­ма­ми, ко­то­рые солн­це ок­ра­ши­ва­ло в бе­лые, с мос­то­вы­ми, от­све­чи­ваю­щи­ми пер­ла­мут­ром, и зе­ле­ной трав­кой, упор­но про­би­вав­шей­ся в рас­ще­ли­ны меж кам­ня­ми, с ка­мен­ны­ми тум­ба­ми, ох­ра­няв­ши­ми уе­ди­не­ние этих мест. До то­го ос­ле­пи­тель­ной, что ка­ж­дое мгно­ве­ние ее жиз­ни от­пе­ча­та­лось в мо­ей па­мя­ти, буд­то на не­га­ти­ве. На­все­гда. Вот я ви­жу вновь это­го чис­то­го серд­цем, взвол­но­ван­но­го ре­бен­ка ли­цом к ли­цу с его пер­вой жиз­нен­ной тра­ге­ди­ей, ви­жу тре­пе­та­ние его век, слы­шу не­обыч­ное бие­ние серд­ца, как буд­то это был со­всем не я, а мой соб­ст­вен­ный сын, чей об­раз уже рас­тво­рил­ся в этом из­бы­точ­но яр­ком свер­ка­нии. Но мир то­го вре­ме­ни вы­гля­дел все-та­ки жиз­не­ра­до­ст­ным…