Читаем онлайн «Очищение огнём» 2 cтраница

промысел твой – только тешил себя славой бренной да смуту сеял среди православных жалкими трудами своими. Так очисть моё сердце, Боже, подвинь на великое и нетленное, дай подлинной крепи рабу твоему, и я исполню завет твой, сотворю великую повесть, достойную твоих небесных очей. Словно заново рождённый, я обращусь к перу своему, и пусть, Отче, твоя длань водит моей рукою, рождая в людях смирение и радость. Клянусь, Отче, я вернусь, обновлённый, в лоно твоё, сделаю всё, чтобы утишить бесконечные людские распри, ибо нет на земле ни рабов, ни хозяев, а есть только твоя Божья паства…

Быстро набегает ночь. Жёлтое солнце делается нежно-алым, и вода краснеет в море, словно от безвинно пролитой Христовой крови. Неустанно творит молитвы афонский монах, и Гоголь, ощущая в себе тихий восторг, медленно идёт по остывающему песку. Он порой закрывает глаза, идет наугад, но не сбивается – видно, Всевышний сжалился над ним и стал для него надёжным поводырем.

Навзрыд плачет старый еврей в бедуинском платке, и никто не оборачивается на него, не удивляется.

Труден путь до града Иерусалима.

Мало гостил Гоголь в родной Яновщине после хождения к святым местам. И здесь, в родительском доме, подстерегла Николая Васильевича тоска-неразлучница. Болезненно-равнодушный, подолгу сидел он возле речки, опустив в воду ноги. Напрасно мать и сестры старались отвлечь его от мрачных мыслей – приглашали гостей поинтереснее, за обедом подкладывали любимое яблочное варенье с наисмачнейшими пенками, ставили графин водки на нехворощи, чтобы нагулять аппетит. Николай Васильевич неохотно ел и почти не разговаривал с гостями. Гости удивлённо переглядывались и чувствовали себя оскорблёнными. Слуги за глаза называли барина “порченым”.

На несколько дней Николай Васильевич ездил в Киев, в Лавру, а вернувшись, на ушко предупредил любимую сестричку Оленьку, что скоро уедет, и просил её подготовить к предстоящей разлуке мать. Матушка, встретив грустное известие, едва сдерживала слезы, и Никоша, желая успокоить её, со дня на день откладывал свой визит в Москву. Однако “сколько веревочке ни виться, а концу быть”. Однажды Николай Васильевич положил руки любезной матушке на плечи и, стараясь не глядеть в глаза, сказал: “Надеюсь, вы всё уже знаете, маменька?” “Знаю, знаю, Никоша. Я уже молебен к твоему отъезду отслужила” – Дрожит, запинается материнский голос. “Вот и хорошо. А я, должно быть, скоро приеду”, – тускло, без уверенности говорит сын. “Делай как тебе лучше, Никоша. Только пиши ко мне”. “Буду писать. Как не писать”.

Бедная, любимая маменька, как она дорожит его письмами – каждую весточку по многу раз перечитывает родным и знакомым. А то примется всерьёз уверять, что её гениальный Никоша изобрёл железные дороги и дагерротип, но пока приходится скрывать это, а то, чего доброго, выкрадут бесценного Никошу в Неметчину. Сам государь благоволит к её сыну, и, если дело так пойдёт и дальше, то Никоша непременно исходатайствует для Малороссии увольнение от всех податей. Сколько раз Николай Васильевич отчитывал матушку за её неуёмные фантазии! Ничто не помогает. “Ну, хорошо, Никоша, я буду держать язык за зубами, только ты признался бы единственному другу-маменьке: ведь паровоз – твоих рук дело!..”

Поцеловал Николай Васильевич мать, сестёр, похлопал по плечу дядьку – отставного солдата и чуть ли не бегом к бричке. И запели тоскливо колеса, побежали по знакомому шляху. Старался не оглядываться назад, чтобы не бередить сердце, и всё же не утерпел – оглянулся.

Сестрички стоят, любопытная дворня, и ближе всех – уж не бежала ли за ним? – его мать. Стоит, уронив руки, в своем тёмно-кофейном капоте, в стоптанных башмаках без задков. Увидела, что Никоша обернулся – взмахнула рукой и снова осталась стоять, словно степная былинка на ветру.

– Гони, Опанас, гони! – сдавленным голосом крикнул Гоголь кучеру, и долгое время ему было боязно обернуться назад: а вдруг фигура матушки как немой укор виднеется на запылённом шляху?..

В дороге успокоился. Дорога на него всегда действует успокаивающе. Потому-то, когда наваливается удушливая тоска, старается уехать куда-нибудь, порастерять свои грустные мысли позади быстрых колес…

Приехав в Москву, Гоголь остановился на Никитской, в доме графа Александра Петровича Толстого, бывшего одесского градоначальника. Граф, человек добрый и набожный, отвел Гоголю несколько комнат на первом этаже, хотел было приставить к нему своих слуг, но Гоголь, насторожённо встречавший каждого нового человека, наотрез отказался. Прислуживает Николаю Васильевичу мальчик в козацкой свитке, Семён, присланный матушкой из Яновщины.

Встаёт Николай Васильевич рано, часов в шесть, пьёт кофий – он считает, что чай нехорошо действует на его расстроенные нервы – и с робостью приближается к своей рабочей конторке. На верху конторки церковные книги, мелко исписанные клочки бумаги. Гоголь долго протирает перо суконной бабочкой, неторопливо записывает фразу, которая