Читаем онлайн «Сказка» 3 cтраница

полагаю, вы отнесётесь к этому с сомнением, но я так считал. Я никогда не слышал, чтобы у него заплетался язык, он никогда не шатался пьяным по дому, не ходил по барам, и никогда не поднимал руку на меня или маму. Отец приходил домой со своим портфелем, и мама наливала ему выпить, обычно мартини. Она и сама выпивала стаканчик. Вечером, когда мы смотрели телевизор, он мог выпить пару банок пива. Вот и всё.

Всё изменилось после проклятого моста. Отец был пьян после похорон (в стельку), пьян на Рождество, пьян в Канун Нового года (который, как я узнал позже, такие люди называют «вечер самодеятельности»). В течении недель, месяцев после того, как мы потеряли маму, он большую часть времени был пьян. В основном дома. Он по-прежнему не ходил по барам («Слишком много таких же придурков, как я», — однажды сказал он), и по-прежнему не поднимал на меня руку, но тяга к алкоголю вышла из-под контроля. Сейчас я это понимаю, но тогда просто принимал. Так делают дети. И собаки тоже.

Мне пришлось готовить себе завтрак пару дней в неделю, потом четыре, потом почти всё время. Я ел на кухне «Альфа-Битс» или «Эппл-Джекс» и слышал, как он храпит в своей комнате — раскатисто, как моторная лодка. Иногда он забывал побриться перед уходом на работу. После ужина (всё чаще и чаще навынос) я прятал ключи от машины. Если ему нужна была новая бутылка, приходилось идти до Зиппи пешком. Иногда я переживал не собьёт ли его автомобиль на проклятом мосту, но не очень сильно. Я был уверен (почти), что оба моих родителя не могут погибнуть в одном и том же месте. Отец работал в страховой компании, и я представлял, что такое таблицы смертности: расчёт вероятностей.

Отец был хорош в своём деле и больше трёх лет ему сходило с рук его пьянство. Получал ли он предупреждения на работе? Я не знаю, но возможно. Останавливали ли его за неосторожное вождение после полудня, когда начиналось возлияние? Если так, то, видимо, он отделался предупреждением. Скорее всего, потому что он знал всех копов в городе. Сотрудничать с копами было частью его работы.

В течении этих трёх лет был определённый ритм в нашей жизни. Может, не очень хороший, не из тех, под который хочется танцевать, но вполне сносный. Я возвращался из школы около трёх. Отец появлялся к пяти, уже успев немного принять на грудь и с перегаром изо рта (он не ходил по ночам в бары, но, как я узнал позже, регулярно заглядывал в таверну Даффи по дороге домой из офиса). Он приносил пиццу или тако, или китайскую еду из «Джой Фан». Были вечера, когда он забывал об этом, и мы заказывали… точнее, я заказывал доставку. И после ужина начиналось настоящее возлияние. В основном это был джин. Остальное — если закончился джин. Иногда по вечерам он засыпал перед телевизором. Иногда, спотыкаясь, он плёлся в спальню, оставляя на полу ботинки и мятый пиджак, которые мне приходилось убирать. Время от времени я просыпался и слышал, как он плачет. Довольно страшно слышать такое посреди ночи.

Всё пошло прахом в 2006 году. Шли летние каникулы. В десять утра я играл в Лиге креветок: я сделал два хоумрана и поймал мяч. Я пришёл чуть позже полудня, и отец уже был дома, сидел в кресле и смотрел телевизор, где старые киношные звёзды устроили дуэль на лестнице какого-то замка. Он был в одних трусах и потягивал прозрачный напиток, который по запаху казался чистейшим джином. Я спросил его: что он делает дома?

Продолжая смотреть за поединком на мечах и почти не запинаясь, он сказал:

— Кажется, я потерял работу, Чарли. Или, как выразился Бобкэт Голдуэйт^[5], я помню, где она, но её делает кто-то другой. Или скоро будет делать.

Я не знал, что сказать, но слова сами вылетели изо рта.

— Потому что ты пьёшь.

— Я собираюсь бросить, — ответил он.

Я молча показал на стакан. Затем я прошёл в свою комнату, захлопнул дверь и начал реветь.

Он постучал в мою дверь.

— Могу я войти?

Я не ответил. Не хотел, чтобы он слышал мои всхлипывания.

— Ну же, Чарли. Я всё вылил в раковину.

Будто я не знал, что бутылка с остатками стоит на кухонном столе. А ещё одна — в винном шкафу. Или две. Или три.

— Ну же, Чарли, что скажешь? — «Скжешь». Я ненавидел это мямленье в его голосе.

— Иди в жопу, пап.

Я никогда в жизни не говорит такого отцу, и вроде как хотел, чтобы он вошёл и отвесил мне пощёчину. Или обнял. Хоть что-то сделал. Вместо этого я услышал, как он прошаркал на кухню, где его дожидалась бутылка «Гилбис».

Когда я наконец вышел, отец спал на диване. Телевизор был включен, но без звука. Показывали очередной чёрно-белый фильм, в этот раз старые машины гоняли по чему-то, похожему на съёмочную площадку. Папа всегда смотрел «Ти-Си-Эм»^[6], когда пил, если только я не был дома и не настаивал на чём-то другом. На кофейном столике стояла почти пустая бутылка. Остатки я вылил в раковину. Я открыл винный шкаф и подумал вылить всё остальное, но глядя на джин, виски, шкалики с водкой и кофейным бренди, — как-то сразу обессилел. Вы не поверите, что десятилетний ребёнок может так обессилеть, но так