Читаем онлайн «De Visu 1993 №02» 2 cтраница
- 1234 . . . последняя (35) »
участвовала
в подпольном социал-демократическом союзе учащих
ся (в это время общалась с И.Г.Эренбургом), была
судима и оправдана. Писать стихи она начала в 1910
г., а в 1911 г. выслала их на просмотр Брюсову,
который открыл ей flopoiy в литературу (в 1911-1913
гг. стихи Львовой печатались в журналах «Русская
Минут пять спустя после разговора г-жи Львовой
с г. Брюсовым в комнате грянул выстрел».
Сразу после выстрела Львова кинулась к другому
жильцу дома, Меркулову, со словами: «Я застрели
лась, помогите!..»
«Она назвала № телефона и сказала:
— Попросите, чтобы приехал ...
Через несколько минут г. Брюсов приехал.
Наклонился к полулежащей в прихожей г-же
Львовой.
Она как будто узнала его, как будто пыталась
говорить, но уже не хватало сил.
Тем временем прибыла карета скорой помощи,
но всякая помощь была уже бесполезна.
Минуту спустя г-жа Львова скончалась.
Г. Брюсов был страшно потрясен. Он даже не
взял письма, оставленного покойной на его имя, не
взял бумаг и рукописей, так же, по-видимому,
предназначавшихся для него.
Он уехал.
Полиция опечатала все письма г-жи Львовой, в
том числе и письмо, адресованное г. Брюсову.
Забраны так же все бумаги и рукописи».
Поэт Лев Зилов сообщает о 24-м ноября —
последнем дне жизни Львовой: «Весь вечер она
звонила по телефону своим друзьям, говоря каждому
из них, что просит приехать к ней “по очень важному
делу” — и никто не откликнулся, никто не приехал.
После выстрела, когда вбежали к ней соседи, она
имела силы подойти к ним навстречу и просить
позвонить известному поэту Б., повторяя номер его
телефона.
Коща он приехал, она пыталась что-то сказать
ему, но было слишком поздно: наступила последняя
борьба со смертью. Покойной оставлено письмо на
имя упомянутого Б.»1.
5
■ Публикации и републикации
«Кажется, вчера я наделал много глупостей, —
писал Брюсов на следующий день жене. — Послал
два очень глупых истерических письма Шестеркиной
и, тоже глупое, брату Н Г ригорьевны ^1 .
Если бы эти письма попали Тебе в руки, не читай
их. Не думай также, что я писал их под влиянием
морфия. Нет. Все это так на меня повлияло, что я
его почти не касаюсь. Вероятно, здесь же и брошу,
сразу. Но я очень подавлен случившимся. Полагаю,
что Ты понимаешь мое состояние. Отчасти ведь и
на Тебе лежит ответственность. Не будь Тебя, не
было бы и этого. Ты не виновата, никто не станет
спорить, но Ты — среди причин, это бесспорно.
Пытаюсь успокоиться и овладеть собой. Может быть,
удастся. Пока оставь меня одного, мне это так нужно,
очень. Во всяком случае, если жить дальше, то
совершенно по-другому. Со вчерашнего дня я преж
ний исчез: будет ли “я” другой, еще не знаю. Но
“Валерий Брюсов”, тот, что был 40 лет, умер»12 .
О переживаемом внутреннем переломе Брюсов
говорил и в письме к Шестеркиной от 26 ноября:
«Эти дни, один с самим собой, на своем Страшном
Суде, я пересматриваю всю свою жизнь, все свои
дела и все помышления. Скоро будет произнесен
приговор». В день похорон Львовой, 27 ноября, он
признавался в письме к Шестеркиной: «Я еще ничего
не знаю. Только начинаю здраво мыслить. Мне надо
решить нечто важное: о себе и своей жизни. Как
жить и жить ли. Я теперь говорю это просто и
трезво. Без истерики я думаю об этом и решу не в
безумии, но в полном сознании. Прошу очень: сегодня
же напишите мне и пошлите письмо с курьерским
поездом Ник д, чтобы я непре
менно получил его завтра. Сообщите всё, беспощадно
и прямо. Сообщите, что Вам говорили обо мне все,
друзья и враги, и даже те, о которых не смею думать
(ее отец, мать, брат). Мне надо знать беспощадную
истину»13 .
В те дни в Петербурге Брюсов мало с кем виделся.
В числе немногих, кто тоща с ним встречался, были
Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус и Д.В.Философов.
Долгие годы связанные с Брюсовым обстоятельствами
литературной жизни, хорошо знавшие его как
сподвижника по символистской когорте, живого и
энергичного собеседника-оппонента, у которого, од
нако, всегда и во всех смыслах был «сюртук
застегнут», они были поражены его изменившимся
обликом. Гиппиус вспоминает: «Брюсов так вошел,
так взглянул, такое у него лицо было, что мы сразу
поняли: это совсем другой Брюсов. Это настоящий,
живой человек. И человек — в последнем отчаянии.
Именно потому, что в тот день мы видели Брюсова
человеческого и страдающего, и чувствовали близость
его, и старались помочь ему, как умели, мне о
свидании этом рассказывать не хочется, я его только
отмечаю. Был ли Брюсов так виноват, как это
ощущал? Нет, конечно. Но он был пронзен своей
виной, смертью этой девушки...может быть, пронзен
смертью вообще, в первый раз»14 .
В середине декабря 1913 г. Брюсов приехал в
санаторий доктора Максимовича в Майоренгофе (или
Эдинбурге И), курорте близ Риги; там он провел
весь январь 1914 г. «...Временно уйдя в другой мир,
мысль», «Женское дело», «Путь», «Новая жизнь»,
«Рампа и жизнь», в
в подпольном социал-демократическом союзе учащих
ся (в это время общалась с И.Г.Эренбургом), была
судима и оправдана. Писать стихи она начала в 1910
г., а в 1911 г. выслала их на просмотр Брюсову,
который открыл ей flopoiy в литературу (в 1911-1913
гг. стихи Львовой печатались в журналах «Русская
Минут пять спустя после разговора г-жи Львовой
с г. Брюсовым в комнате грянул выстрел».
Сразу после выстрела Львова кинулась к другому
жильцу дома, Меркулову, со словами: «Я застрели
лась, помогите!..»
«Она назвала № телефона и сказала:
— Попросите, чтобы приехал ...
Через несколько минут г. Брюсов приехал.
Наклонился к полулежащей в прихожей г-же
Львовой.
Она как будто узнала его, как будто пыталась
говорить, но уже не хватало сил.
Тем временем прибыла карета скорой помощи,
но всякая помощь была уже бесполезна.
Минуту спустя г-жа Львова скончалась.
Г. Брюсов был страшно потрясен. Он даже не
взял письма, оставленного покойной на его имя, не
взял бумаг и рукописей, так же, по-видимому,
предназначавшихся для него.
Он уехал.
Полиция опечатала все письма г-жи Львовой, в
том числе и письмо, адресованное г. Брюсову.
Забраны так же все бумаги и рукописи».
Поэт Лев Зилов сообщает о 24-м ноября —
последнем дне жизни Львовой: «Весь вечер она
звонила по телефону своим друзьям, говоря каждому
из них, что просит приехать к ней “по очень важному
делу” — и никто не откликнулся, никто не приехал.
После выстрела, когда вбежали к ней соседи, она
имела силы подойти к ним навстречу и просить
позвонить известному поэту Б., повторяя номер его
телефона.
Коща он приехал, она пыталась что-то сказать
ему, но было слишком поздно: наступила последняя
борьба со смертью. Покойной оставлено письмо на
имя упомянутого Б.»1.
5
■ Публикации и републикации
«Кажется, вчера я наделал много глупостей, —
писал Брюсов на следующий день жене. — Послал
два очень глупых истерических письма Шестеркиной
и, тоже глупое, брату Н Г ригорьевны ^1 .
Если бы эти письма попали Тебе в руки, не читай
их. Не думай также, что я писал их под влиянием
морфия. Нет. Все это так на меня повлияло, что я
его почти не касаюсь. Вероятно, здесь же и брошу,
сразу. Но я очень подавлен случившимся. Полагаю,
что Ты понимаешь мое состояние. Отчасти ведь и
на Тебе лежит ответственность. Не будь Тебя, не
было бы и этого. Ты не виновата, никто не станет
спорить, но Ты — среди причин, это бесспорно.
Пытаюсь успокоиться и овладеть собой. Может быть,
удастся. Пока оставь меня одного, мне это так нужно,
очень. Во всяком случае, если жить дальше, то
совершенно по-другому. Со вчерашнего дня я преж
ний исчез: будет ли “я” другой, еще не знаю. Но
“Валерий Брюсов”, тот, что был 40 лет, умер»12 .
О переживаемом внутреннем переломе Брюсов
говорил и в письме к Шестеркиной от 26 ноября:
«Эти дни, один с самим собой, на своем Страшном
Суде, я пересматриваю всю свою жизнь, все свои
дела и все помышления. Скоро будет произнесен
приговор». В день похорон Львовой, 27 ноября, он
признавался в письме к Шестеркиной: «Я еще ничего
не знаю. Только начинаю здраво мыслить. Мне надо
решить нечто важное: о себе и своей жизни. Как
жить и жить ли. Я теперь говорю это просто и
трезво. Без истерики я думаю об этом и решу не в
безумии, но в полном сознании. Прошу очень: сегодня
же напишите мне и пошлите письмо с курьерским
поездом Ник д, чтобы я непре
менно получил его завтра. Сообщите всё, беспощадно
и прямо. Сообщите, что Вам говорили обо мне все,
друзья и враги, и даже те, о которых не смею думать
(ее отец, мать, брат). Мне надо знать беспощадную
истину»13 .
В те дни в Петербурге Брюсов мало с кем виделся.
В числе немногих, кто тоща с ним встречался, были
Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус и Д.В.Философов.
Долгие годы связанные с Брюсовым обстоятельствами
литературной жизни, хорошо знавшие его как
сподвижника по символистской когорте, живого и
энергичного собеседника-оппонента, у которого, од
нако, всегда и во всех смыслах был «сюртук
застегнут», они были поражены его изменившимся
обликом. Гиппиус вспоминает: «Брюсов так вошел,
так взглянул, такое у него лицо было, что мы сразу
поняли: это совсем другой Брюсов. Это настоящий,
живой человек. И человек — в последнем отчаянии.
Именно потому, что в тот день мы видели Брюсова
человеческого и страдающего, и чувствовали близость
его, и старались помочь ему, как умели, мне о
свидании этом рассказывать не хочется, я его только
отмечаю. Был ли Брюсов так виноват, как это
ощущал? Нет, конечно. Но он был пронзен своей
виной, смертью этой девушки...может быть, пронзен
смертью вообще, в первый раз»14 .
В середине декабря 1913 г. Брюсов приехал в
санаторий доктора Максимовича в Майоренгофе (или
Эдинбурге И), курорте близ Риги; там он провел
весь январь 1914 г. «...Временно уйдя в другой мир,
мысль», «Женское дело», «Путь», «Новая жизнь»,
«Рампа и жизнь», в
- 1234 . . . последняя (35) »