Хрустальный грот
МЕРЛИН
О Мерлин, в гроте из хрусталя,
Куда не проникнет сверкание дня,
Отыщем ли мы однажды певца,
Музыка которого будет сильна
След изгладить от Адамова пальца
В лугах и там, где гуляет волна?
Где скороход, что убежать готов
От тени, несущей за ним свой покров?
Прорвется ли он сквозь истории врата?
Повесит ли яблоко на древо из злата?
Когда же покажет нам магии семя,
Как дремлет в будуаре нега,
И день под покрывалом снега,
И заточенное в чертогах Время?
Пролог
Сейчас я старик, но и тогда, когда короновали Артура, я уже был далеко не молод. Годы, последовавшие за этим событием, вспоминаются сегодня менее ярко, чем предыдущие, как если бы моя жизнь была деревом, расцветшим и покрывшимся листьями с появлением Артура, а теперь листья на этом дереве пожелтели, и вскоре оно усохнет.
Все старики могут подтвердить, что недавние события в их памяти будто размыты, и в то же время картины давно минувшего представляются четкими и ярко окрашенными. Даже сцены из моего далекого детства я вижу, словно наяву — они резкие, сочные и многоцветные; например, я вспоминаю вдруг фруктовое дерево напротив белой стены или залитые солнечным светом знамена на фоне грозового неба.
Я уверен, что сегодня цвета кажутся мне более яркими, чем они были на самом деле. Воспоминания, посещающие меня здесь, в темноте, видятся молодыми глазами детства, они очень далеки от меня, в них нет боли, и я смотрю на них, как на картины, запечатлевшие происшедшее не со мной, не с моим мозгом, впитавшим эту память, а с другим Мерлином — молодым, легким и свободным, как воздух и весенние ветры, как птица, в честь которой меня назвали.
С более поздними воспоминаниями дело обстоит иначе; они приходят горячими и затемненными, поскольку видятся в огне. Именно оттуда я извлекаю их. Это — один из нескольких банальных трюков — я не в состоянии назвать их могуществом., — оставленных мне теперь, когда я состарился и стал, наконец, обычным человеком. Я все еще могу видеть… не ясно или по зову трубы, как это бывало прежде, а так, как дети видят в мечтах или завороженные огнем. Я по-прежнему могу заставить пламя вспыхнуть или погаснуть — это самое простое волшебство, то, чему легче всего научиться и что забывается последним. Лишь красное сердце огня или бесчисленные зеркала хрустального грота я не могу увидеть в пламени.
Самыми первыми воспоминаниями были темнота и вспышка. Меня тогда еще не было, но со временем вы поймете, откуда я знаю об этом. Вы можете назвать это не столько памятью, сколько видениями прошлого, наличием в крови того, что я воспринял от него, наверное, когда он еще носил меня в своем теле. Я верю в такую возможность. Поэтому, полагаю, будет правильным начать с него — того, кто был до меня и кто будет снова, после меня.
Вот что произошло в ту ночь. Я видел это и ручаюсь за правдивость истории.
Было темно и холодно, но он разжег лишь небольшой костер, сильно дымивший и дававший мало тепла. Весь день шел дождь, и с ветвей возле входа в пещеру все еще скатывались капли, а через край колодца постоянно переливалась вода, уже пропитавшая землю вокруг него. Ему не сиделось, и несколько раз он выходил из пещеры. Вот и теперь он спустился к подножию утеса, где в рощице стоял его стреноженный конь.
С наступлением сумерек дождь прекратился, но стал подниматься туман. Деревья стояли в нем, как привидения, а пасущийся конь плыл, словно лебедь. Конь был серым и усиливал впечатление призрачности происходящего, потому что жевал беззвучно; человек разорвал свой шарф и обмотал удила материей, чтобы бряцанье не выдало его. Удила были позолочены, а полосы материи — из шелка, поскольку он был сыном короля. Если его схватят, то убьют. Ему исполнилось всего восемнадцать лет.
Он обернулся на топот копыт, приближавшийся со стороны долины. Его дыхание участилось, и в руке юноши блеснул меч. Серый конь перестал пастись и поднял голову из тумана. Ноздри его затрепетали, но он не издал ни звука. Человек улыбнулся. Топот копыт раздавался уже совсем рядом, а затем, по шею утопая в тумане, из сумерек рысцой выбежал коричневый пони. Его всадник был маленьким и хрупким; дрожа от ночной прохлады, он кутался в темный плащ. Пони остановился и, вскинув голову, громко и продолжительно заржал. Всадник что-то раздраженно воскликнул и, соскользнув на землю, схватил его под уздцы, стараясь заглушить ржание своим плащом. Это была совсем юная девушка; она беспокойно оглядывалась вокруг, пока не увидела у деревьев молодого человека с мечом в руке.
— От тебя шума, как от целого кавалерийского отряда — заметил он.
— Я не узнала это место. Все выглядит странно в тумане.
— Тебя никто не видел? Ты доехала благополучно?
— Вполне благополучно. Я не могла вырваться два
